1. Время
Охарактеризовать время – значит охарактеризовать его линейное течение как погружение настоящего в прошлое – так во всяком случае оно предстает на первый взгляд. Если обратиться к Августину, то прошлое – это данность как память, точнее будет сказать – созерцаемая по памяти картина, которая, как наша общая людская память, фиксируется в историческом описании. Главной особенностью этой созерцаемой картины, отличающей ее от созерцаемого в настоящем – стационарность – прошлое дано нам как свершившееся, и на данные в нем свершившиеся факты нельзя никак ни повлиять, ни что-либо изменить.
Содержание прошлого неизменно, созерцание настоящего, напротив, – само есть становление, включающее в себя и наше волевое раскрытие в нем. Настоящее есть взаимообщение воль, диалогичность бытия, которое отрицает все заданные по отношению к нему рамки описания; оно есть всегда принципиально новое и неожиданное, которое выходит за пределы любого описания. Прошлое же есть застывшая картина, в которой уже ничего не может случиться, чтобы хоть как-то поколебало систему мироописания, хоть как-то изменило форму свершившихся событий.
Иными словами, модусы прошлого и настоящего следует определять в отношении к воле. На прошлое мы не можем повлиять – оно уже не подвержено воздействию нашей воли. Настоящее же есть содержание мира, в котором раскрывается становление нашей воли, и поскольку воля есть нечто более изначальное, чем заданность мироописания, настоящее в принципе не может быть ограничено рамками заданного.
Однако созерцание настоящего, тем не менее, дано через описание, и дано в той мере, в какой мы констатируем в нем содержательные моменты, неподверженные воздействию нашей воли, например, законы природы, неизменные качества вещей и т.д., иными словами, те содержательные моменты, которые уже в настоящем даны в модусе прошлого. В той мере, в какой настоящее имеет стационарное описание, в той же мере оно погружено в прошлое, и в той мере, в какой оно выходит за рамки описания, содержательно утверждает само себя как настоящее в непосредственно настоящем моменте времени.
Отсюда ясно, что не только законы природы, но и все царство идеальных законов как таковое, в силу неподверженности нашей воли дано нам как прошлое, как своеобразная априорная память. Данные в модусе прошлого идеальные смысловые формы могут оформлять лишь содержание, погруженное прошлое; по отношению к настоящему они могут выступить лишь как заданная созерцательная установка, которая в самом настоящем преодолевается. Если же эта созерцательная установка отказывается уступать свои права содержанию настоящего, отказывается нивелироваться, то такой антагонизм заданной созерцательной установки и содержания настоящего предстает как душевный разлад, как страдание, как внутренняя опустошенность, вызванная неприятием настоящего.
2. Миф
Дабы не повторять всю аргументацию А.Ф.Лосева, приму некоторые выводы в “Диалектике мифа” в качестве исходных посылок. Миф объединяет обособленные вещи смысловыми энергиями мифической личности в единый мифический жизненный процесс. Отдельные вещи, будучи включенными в этот процесс, отрешаются от своего частного смысла, и воплощают в себе смысл более общий, принимая на себя отдельные качества мифической личности, смысловые энергии которой он в себе воплощают. Вещь, несущая в себе эти новые качества, кажется человеку, чей спектр умосозерцания не позволяет воспринять мифический смысл, сказочной, фантастической фикцией, в то время как для человека, чья широта умосозерцания способна вместить в себя и более общие смыслы, вся эта сказка предстает как конкретная жизненная реальность.
С другой стороны, миф объединяет в новом жизненном единстве вещи, обособленные не только по смыслу, но и в пространстве и времени. Иными словами, миф объединяет все то содержание, которое разбросано в линейном восприятии времени, преодолевает само это линейное время. Становление мифа не есть становление из прошлого в будущее, а есть становление вглубь себя, все содержание которого так или иначе соотносимо с содержанием любого, непосредственно созерцаемого момента. Все становление мифа представлено в настоящем, хотя и по иному, нежели созерцаемое в непосредственно данном моменте, как нечто более или менее отрешенное от непосредственно созерцаемого.
Теперь следует сказать о характере становления мифа, причем не столько о характере последовательности каких-либо мифологических событий, сколько об изменении самого мифа как такового, изменении смысловой парадигмы мифа.
Отталкиваясь от Лосева, можно сформулировать это становление как воплощение все более общих смыслов, задающих вместе с тем и более общий контекст для содержания непосредственно созерцаемого, переход от более частной степени мифической обобщенности к более общей.
Но одного этого недостаточно. Необходимо учесть еще и особую логику мифа, имагинативную логику, по словам Голосовкера. Суть ее заключается в том, что миф переступает все определенные принципы мироописания. Геракл, имеющий сопоставимые с человеком размеры, может поддерживать небосвод вместо Атланта, бороться с Антеем, рог изобилия может никогда не опорожняться, уже умершие вновь могут считаться живыми, один и тот же герой может оказаться сразу в двух разных местах. Иными словами, мы видим, что жесткость системы мифического мироописания все более и более размягчается, нарушаются логические законы и пространственно-временные соотношения между явлениями. По мере собственного самораскрытия миф все более и более игнорирует какие-либо определенные принципы мироописания.
Преодоление стационарного описания осуществляется в мифе подобно тому, как и в становлении настоящего, и даже, в большей степени. Можно сказать, что содержание, наличествующее в непосредственно настоящем моменте, более погружено в прошлое, нежели содержание мифа. Становление мифа осуществляется в настоящем в направлении все большего размягчения структуры описания, и по мере этого размягчения все более исключаются отдельные содержательные моменты, которые внутри настоящего были погружены в прошлое. Миф все более и более утверждается в настоящем до полной и окончательной потери своей структуры, когда вместе со своим окончательным утверждением в настоящем становится принципиально неописуем, сливаясь с вечно настоящим содержанием всего мира, которое в силу своей бесконечной полноты не может быть выражено в каких-либо ограниченных рамках, оставаясь тем самым неописуемым по природе.
Итак, миф становится, отдаляясь от содержания непосредственно созерцаемого, все в большей степени осуществляя в себе мифическую обобщенность, и все более и более размягчая структуру описания до полного ее распада, когда становление настоящего предстает уже в чистом виде, без всякого ставшего, раскрывая мир как таковой в его вечно настоящем аспекте, в вечном становлении, не поддающемся никакому структурированию и описанию (ибо то было бы уже ограничением).
3. Смысл и идеальная форма
Дабы ответить на вопрос, почему по мере становления мифа, при котором осуществляется все большая степень смысловой обобщенности, вместе с тем происходит и размягчение структуры, необходимо показать, чем отличается смысл, определяющий мифическое содержание, от смыслов (будем называть их, дабы избежать терминологической путаницы, – идеальными формами) структурирующих стационарное описание, в котором представлено все содержание в модусе прошлого.
Смысл, задающий определенную мифологическую картину, объединяет в мифическом процессе отдельные вещи через воплощение в них своих смысловых энергий. Само же наличие смысловых энергий предполагает потенцию их проявления, составляющую содержание самобытия смысла, смысла самого по себе.
Воспринимая смысловую энергию мифа, человек вместе с ней воспринимает и потенцию этого смысла – возможность быть выраженным в других смысловых энергиях. Мало того, интеллектуальная сила человека способна при восприятии в энергии смысла его потенции участвовать в полагании смыслом своих других энергий, находится с этим смыслом в своеобразном интеллигибельном диалоге. Смысл, выражающий в энергии свою потенцию, вместе с этим открывает себя как становящийся, все содержание становления которого продолжает наличествовать в настоящем ибо осуществляется при соучастии интеллектуальной силы человека.
В этом становлении разворачивание новых смысловых энергий предполагает выход за рамки описания заданного старыми смысловыми энергиями, что определяет мягкий характер структуры мифического описания. Увеличение мягкости описания означает большую степень присутствия смысловой потенции в смысловой энергии, задающей это описание. Таким образом, становление мифа предполагает три взаимосвязанных момента: увеличение степени смысловой обобщенности, которое определяет увеличение воплощения смысловой потенции в своих энергиях, что вызывает, в свою очередь, смягчение структуры описания. Воплощение смысловой потенции мира как такового вообще ломает любую систему мироописания, открывая мир в неописуемости.
Содержание прошлого, данное в памяти, либо в историческом описании, также структурировано смысловым образом, но уже в виде абсолютно стационарной системы мироописания. Идеальные формы, задающие такое мироописание, также даны как нечто неизменное, не становящееся, не подверженное воздействию ни воли, ни интеллектуального усилия, то есть даны в модусе прошлого. Эта погруженность в прошлое самих смысловых форм объясняется через понятие абстрагирования потенции смысла от своей энергии, в результате чего смысл предстает как неизменная и целиком прозрачная для умосозерцания идеальная форма.
Если мифический смысл дан как становление, непогруженное в прошлое, что есть раскрытие его потенции в его смысловой энергии, иначе говоря – вечное становление, то идеальная форма, будучи лишенной такой потенции, как завершенная форма, есть нечто ставшее. Получается, что эмпирическое содержание в модусе прошлого структурировано идеальными формами, также представленными в модусе прошлого.
Настоящее, как становление во взаимообщении воль, воли человека и совокупной воли мира, воли человека и Воли Бога, не вместимо ни в какую идеальную форму, оно может быть выражено лишь в такой смысловой форме, которая предполагает выход за границы собственной оформленности.
4. Прошлое как онтологическая фикция
Без смысла событий не бывает. События прошлого наличествуют в силу того, что их структурируют идеальные формы. Но сами эти идеальные формы мы должны теперь понимать не как нечто самостоятельное, но как производное от мифических смыслов по двум причинам: во-первых, поскольку мифические смыслы более обобщены, они задают контекст для идеальных форм. Можно сказать и так, что идеальные формы определяются мифической парадигмой. И, во-вторых, поскольку идеальные формы получены путем абстрагирования, и, конкретно, – абстрагирования смысловой энергии от смысловой потенции. Все это позволяет говорить, что ни сами идеальные формы, ни их воплощения в конкретных событиях и структуре мироописания, не имеют онтологической основы, и являются лишь проекцией смысловой парадигмы мифа. Прошлое как таковое, структурированое смысловыми формами, есть лишь онтологическая фикция, реально существует лишь настоящее, содержащее в себе не только непосредственно созерцаемое, но и все становление мифа, и все вечное становление мира как такового, содержащее в себе все возможности своего проявления.
Таким образом, онтологической фикцией являются и все те многие века, которые удаляют от нас Античную Грецию. Древняя Греция также дана в настоящем, как и сегодняшний день. И, дабы открыть ее в созерцании этого настоящего, очутиться на улице Афин вместе с Сократом, необходимо погрузиться на ту глубину мифа, на которой степень и структура мифологической обобщенности задает общую парадигму мироописания древнего грека и современного человека.
Томск, 1995