На главную страницу

На страницу Карпицкого

Николай Карпицкий

Мироописание и мир вне описания

(О четвертом томе Карлоса Кастанеды)

 

Введение

Когда открываешь книги Карлоса Кастанеды, подкупает полное отсутствие какого-либо либо авторского тщеславия по поводу написанного (Кастанеда нисколько не боится показать себя в ироничном или глуповатом виде), либо претензии на сакральность или священность знания. В этом плане очень обидно, когда его книги ставят на одну полку с мадам Блаватской или Агни-Йогой Рерихов. Ибо его произведения есть нечто противоположное всем попыткам разных теософов и рериховцев возвести на пьедестал религиозного поклонения очередную концепцию, "интегрирующую все учения и религии", которые теряют в ослеплении своего интеллектуального идолопоклонства всякую способность воспринимать другие точки зрения. Вместо претензии Блаватской на то, что ее "Тайная Доктрина" является откровением свыше, мы встречаем вполне здравое отношение к собственным популяризациям дона Хуана, который повертев очередную книжку Кастанеды, вернул ее, напомнив, как используют в таких случаях книги индейцы.

Его позиция проистекает из очевидной миросозерцательной первоинтуиции заключающейся в том, что мир сам по себе как таковой непостижим, то что мы постигаем - это лишь наше описание его. Если меняется наше описание, то меняется и воспринимаемый нами мир. Все же употребляемые доном Хуаном понятия ("Светящийся кокон", "Орел", "Пузырь восприятия", "Оли" и т.д.) - конвенциональны, при этом можно использовать любой язык, даже самый простой и примитивный для изложения миропонимания. Ибо, когда человек сталкивается с непостижимостью мира, то в этом случае обыденный язык малограмотного индейца оказывается ничем не хуже, изысканного теоретичного языка философа.

И нет ничего глупее выдавать за истинное учение очередное описание непостижимого мира.

Это здравое отношение к специфике нашего восприятия мира, которое ни в коей мере не отрицает конкретность нашего присутствия в мире самом по себе, вне описания, для философии имеет намного большее значение, чем бессмысленное спекулирование абстрактными категориями, подменяющими реальный процесс жизни, в духе Гегеля и иже с ним.

Прояснить же философское значение этого и является задачей настоящей статьи.

1.Тональ (мироописание)

Как объясняет дон Хуан Кастанеде, мы воспринимаем мир с запаздыванием на одно мгновение. Иными словами, мы всегда воспринимаем прошлое, только что свершившиеся, и не видим самого настоящего, становления как такового.

Но прошлое ведь - это всегда наше представление о том что было. И поэтому наше восприятие настоящего смещенное в прошлое на какое-то мгновение есть не более чем наше представление о том, что сейчас свершается. Окружающий нас мир собран в соответствии с принципами нашего представления о нем, в плену которого большинство людей и остаются.

"Маги говорят, что мы находимся внутри пузыря. - поясняет дон Хуан Кастанеде - Это тот пузырь, в который мы были помещены с момента рождения. Сначала пузырь открыт, но затем, он начинает закрываться, пока не запирает нас внутри себя. Этот пузырь является нашим восприятием. Мы живем внутри этого пузыря всю свою жизнь. А то, что мы видим на его круглых стенках, является нашим собственным отражением. Та вещь, которая отражается, является нашей картиной мира. Эта картина - сначала описание, которое давалось нам с момента нашего рождения, пока все наше внимание не оказывалось охваченным ею, и описание не стало взглядом на мир." [Здесь и далее цитируется по самиздатскому переводу четвертой книги К.Кастанеды “Сказки о силе”].

Задача же практики дона Хуана - дать возможность взглянуть на мир вне каких-либо заданных представлений, встать лицом к лицу с его неописуемостью в его непосредственном становлении настоящего.

Мир нашего восприятия, мироописание - есть тональ. Дон Хуан разъясняет: "Тональ - это все, что мы есть. Все, для чего у нас есть слова - это тональ. Тональ - это все, что мы знаем". Тональ как мироописание дон Хуан понимает онтологически. Мироописание и есть мир в котором мы живем. И несмотря на то, что оно и составляет реальность нашего космоса, оно остается произвольным. Дон Хуан однажды продемонстрировал это Кастанеде и ученикам дона Хенаро, когда, частично приостановив сложившиеся стереотипы восприятия, был явлен каждому из присутствующих по разному.

2.Нагваль и первозданный хаос

Когда меняется мироописание, мы в самом буквальном смысле оказываемся в другой вселенной. Вселенных может быть множество, как может быть множество мироописаний. Но все они являются лишь проекциями нашего восприятия на единый и непостижимый мир, о котором мы ничего не можем сказать, так как все что мы можем говорить, о чем можем помыслить, вообразить - все есть сфера тоналя, все включено в структуру нашего мироописания. В этом плане мироописание выполняет демиургическую функцию, при этом дон Хуан предупреждает, что нельзя ее путать с творящим началом: "Тональ - организатор мира. Может быть, лучшим способом описания его монументальной работы будет сказать, что на его плечах покоится задача приведения хаоса мира в порядок. Не будет чрезмерным заявить, как это делают маги, что все, что мы знаем и делаем как люди, является работой тоналя. Тональ создает мир, только образно говоря. Он не может ничего создать или изменить, и, тем не менее, он делает мир, потому что его функция состоит в том, чтоб судить, оценивать и свидетельствовать. Я говорю, что тональ делает мир, потому что он свидетельствует и оценивает его согласно своим, тональным законам. Очень странным образом тональ является творцом, который не творит ни единой вещи. Другими словами, тональ создает все законы, по которым он воспринимает мир, так что, образно говоря, он творит мир".

Переход хаоса в космос есть преобразование мира согласно принципам мироописания. В связи с этим, включение неописуемого в какую либо упорядочивающую систему мироописания можно истолковывать космогонически, как реальный процесс становления космоса. Этот сюжет представлен в космогонических мифах самых разных народов, в которых первичный хаос мира истолковывается как первозданные воды.

Вода в мифологии часто обозначает бесформенное и податливое начало, именно она и явилась символом для обозначения еще нерасчлененного, недифференцированного мира, подлежащего упорядочиванию.

Из первозданных вод произрастает зародыш будущего мира, который саморасчленяется, приносит себя в жертву будущему космическому порядку. По другой версии первозданный хаос оформляется активным началом - богом-Громовержецем, космическим Быком и т.п. Иногда хаос выступает в аспекте сопротивления космическому упорядочиванию в образе опять же бесформенного существа - змея, который проигрывает сражение демиургу-Громовержцу. И хотя в мироздании не остается больше места для хаоса, непонятным образом, его силы продолжают действовать в космосе, иногда воплощаясь в двойственных мифологических персонажей (индийский Варуна - бог-хранитель мирового закона дикой первозданной природы, ночного аспекта мира, связанный с первозданно-водной стихией, океаном, небесными водами), либо как безличная деструктивная энергия, которая накапливается с течением времени и побеждается в новый год (в праздничном воспроизведении индусами победы Индры над змеем-Вритрой). Благодаря скрытому действию хаоса в космосе обретают силу все потусторонние существа, которым нет места в космическом мироздании (индийские асуры, зороастрийские дэвы и т.п.).

Аналогично и современный человек стремится отгородить себя от всего пугающего, необъяснимого твердыми и незыблемыми каузальными принципами. Однако необъяснимое и первозданно-хаотичное продолжает скрытым образом присутствовать в его жизни, будучи вытесненным на задворки сознания, в сновидения, которые, как показал К.Юнг, используют тот же самый язык, что и мифология. Победа над хаосом мифологического бога-Громовержца воспринимается современным человеком как торжество рациональных принципов описания мира, которые исключают из космоса все, чего человек боится. Но время от времени он сталкивается с необъяснимым, непостижимым, с тем, что способно разрушить все его мироописание. И тут вступает в силу защитный механизм - страх. Человек в страхе снова и снова бежит под прибежище своего мироописания, готовый принять любые, пусть самые нелепые, но рациональные объяснения.

Дон Хуан считает, что неописуемое есть важнейшее и основное начало мира. Более того, оно есть важнейшее и основное начало нас самих, которое мы не понимаем, но силу которого мы используем. Для обозначения этого начала он и вводит в разговоре с Кастанедой термин "нагваль": "Нагваль - это та часть нас, для которой нет никакого описания".

Сила нагваля - это сила самого человека в аспекте его неописуемости. И этой силой человек может совершать такое, что не укладывается в его мироописание, что просто невозможно в нем: "Нагваль может выполнять необычные вещи. Вещи, которые могут казаться невозможными. Вещи, которые немыслимы для тоналя. Но наиболее необычной вещью является то, что сам выполняющий не может знать, как эти вещи происходят. Хенаро не знает, как он делает все это. Он знает только, что делает их. Секрет мага в том, что он знает, как добраться до нагваля, но когда он туда попадает, то его догадки, относительно того, что там происходит, ничуть не лучше, чем твои собственные".

3.Нагваль младенца

"Нагваль там, где обитает сила. - поясняет дон Хуан - Мы чувствуем с самого момента рождения, что есть две части нас самих. В момент рождения и некоторое время спустя мы являемся целиком нагвалем. Затем мы чувствуем, что для того, чтобы функционировать, нам необходима противоположная часть того, что мы имеем. Тональ отсутствует, и это дает нам с самого начала ощущение неполноты. Затем тональ начинает развиваться и становится совершенно необходимым для нашего существования. Настолько необходимым, что он замутняет сияние нагваля. Он захлестывает его. С того момента, как мы становимся целым тоналем, мы уже ничего больше не делаем, как только возвращаем наше старое ощущение неполноты, которое сопровождало нас с момента рождения, и которое постоянно говорит нам, что есть другая часть, которая дала бы нам целостность".

Сновидения младенца первого месяца жизни более богаты содержанием и насыщены событиями нежели его бодрствование. Сон для него подобен реальности, бодрствование же эфемерно, как сны взрослых. Когда младенец рождается, у него еще нет сложившихся принципов мироописания. Но это не значит, что у него вообще нет никаких принципов мироописания, ибо человек рождается с тоналем, и без тоналя существовать не может. Родившись, он соприкасается не только с родителем, но и с его мирокосмосом, с его собранным описанием мира. Законы этого мира еще не абсолютизированы для младенца, они еще достаточно гибки, чтобы младенец свободно плавал в разных возможностях мироописания. Поэтому его восприятию может открываться действительность не ограниченная каузальным восприятием взрослого. Бодрственное сознание только что родившегося младенца еще достаточно слабо чтобы разглядеть отблески микрокосмоса родителя, но младенец целиком наверстывает упущенное в сновидениях, в которых ему открываются не только события прошлые, связанные с жизнью родителей, но и события будущие, с которыми ему еще предстоит столкнутся, когда он вырастет. После месяца жизни младенец начинает воспринимать мир бодрствования более-менее систематизировано, и сны его от этого тускнеют, а их содержание все более и более начинает зависеть от опыта бодрствования. Наступает момент когда он окончательно забывает о своих откровениях в сновидениях.

Тональ развивается, как говорит дон Хуан, вместе с развитием ребенка. Первоначально ребенок способен воспринимать вещи, не укладывающиеся в мироописание взрослого. Он может видеть их до тех пор, пока еще не знает, что они невозможны. Выдуманные существа, которыми взрослые порой пугает ребенка, последний также реально воспринимает, как и мебель в комнате.

Помнится, когда мне было три года, я заглянул в щель дощатой перегородки, отделявшей кухню от комнаты. Со стороны кухни эту перегородку использовали как шкаф для верхней одежды, внизу же кучей была навалена самая разная обувь. Я разгреб обувь и подобрался к щели. Мне тогда и в голову не приходило, что с другой стороны перегородки я ничего не должен узреть, кроме пыльного пола, что под кроватью. В голубоватом свете я ясно увидел комнату, расположенную внизу. Я был почти что под потолком. В старинном кресле-качалке покачивался отец семейства. Рядом играл мальчик в гольфах. Чуть ближе и правее стояла его мать в длинном сарафане. На всех была одежда XIX века, о моде которого я еще не подозревал. Представшее моему взору я воспринял как само собой разумеющееся, и не стал ни рассказывать, ни задаваться вопросом об этом. Однако к шести годам я начал подозревать необычность увиденного мной, но сколько бы я потом ни пытался заглянуть в щель, так передо мной больше и не открылась картинка из семейной жизни прошлого века.

Развивающийся тональ защищает ребенка от всего невозможного и потустороннего, но, как считает дон Хуан, за это мы начинаем расплачиваться однобокостью нашего восприятия мира: "...тональ является хранителем, который охраняет нечто бесценное - нас самих. Поэтому врожденным качеством тоналя является быть консервативным и ревнивым относительно самих действий. А поскольку его деяния являются самой что ни на есть важной частью нашей жизни, то не удивительно, что он постепенно меняется в каждом из нас и превращается из хранителя в охранника.

Хранитель мыслит широко. Охранник, с другой стороны, бдительный, узко мыслящий и большей частью деспот. Скажу еще, что тональ во всех нас был превращен в мелочного и деспотичного охранника, тогда как он должен быть широкомыслящим хранителем".

Иными словами, ребенок находит защиту от своих кошмаров в неверии взрослых в реальность этих кошмаров. Он стремится принять принципы мироописания взрослых, которые не допустят более все то пугающее и необъяснимое, с чем ему будучи ребенком приходится сталкиваться. Но, взамен, ребенок принужден соглашаться и на косность и ограниченность этих мироописательных принципов, которые вместе с тем, закрывают для него возможность созерцать и чудесное, сказочное. С годами человек становится все более однобоким и упертым в своем взгляде на мир, все более неспособным воспринимать другие принципы миросозерцания, другие точки зрения. В результате, человек под старость, по словам дона Хуана, становится таким же односторонним, как и младенец, только его односторонность носит противоположный характер, он не способен более обращаться к своей сущности, обозначаемой как нагваль.

4.Ужас нагваля

Соприкосновение с нагвалем дон Хуан описывает как ни с чем не сопоставимый ужас, по сравнению с которым обычный эмпирический страх кажется легким дуновением по сравнению с ураганом. Ужас полностью захватывает человека до самой его глубины и грозит полным уничтожением.

"Обычно, если средний человек сталкивается лицом к лицу с нагвалем, то шок бывает таким, что он умирает.

Внезапный испуг всегда сжимает тональ. Проблема здесь в том, чтобы не позволить тоналю сжаться совсем в ничто. Серьезный вопрос для воина - знать в точности, когда позволить тоналю сжаться, а когда остановить его.

До тех пор, пока его тональ находится не под угрозой, воин с безопасной стороны ограды. Он на знакомой земле и знает все законы. Но когда тональ сжимается - он на ветреной стороне, и это отверстие должно быть накрепко закрыто немедленно, иначе он будет унесен прочь. И это не просто способ разговаривать. За воротами тоналя бушует ветер, я имею в виду реальный ветер. Ветер, который может унести всю твою жизнь".

Такой же ужас испытывает человек перед первозданным хаосом. То, что многие народы обращаются к мифу победы бога-Громовержца над змеем - олицетворением силы хаотического сопротивления, говорит о том, что космически упорядоченный мирок человека - "остров тональ", как говорит дон Хуан, - действительно есть лишь остров среди океана неописуемого, которое постоянно вторгается в жизнь человека. Разрушение принципов мироописания вследствие этого вторжения и вызывает у человека тот ужас, который сначала открыто, а потом будучи загнанным в бессознательное, в мир сновидений, продолжает сопровождать его на протяжении всей жизни.

Мифологическая победа бога-Громовержца над силами хаоса знаменует торжество выработанных народом культурных принципов, которые упорядочивают микрокосм человека. Подобную победу одерживает и ребенок по мере своего взросления, личный опыт которого отражает опыт формирования культурного космоса народа.

Страх реванша сил хаоса над только что созданным молодым космосом, выраженный мифологически как "титаномахия", борьба между старым и новым поколением богов, заявляет о себе в жизни ребенка как страх темноты.

Дон Хуан видит начало нашего космоса в определенным образом собранном описанием. Изменение "точки сборки" эмпирически воспринимается человеком как смещение в параллельный мир. Им может быть другая вселенная, мир животного или мир сновидений. По мере своего взросления ребенок постепенно учиться самостоятельно собирать мироописание, становясь все более независимей в этом плане от родителей. Специфика нашей культуры такова, что в точке сборки мироописания доминирует зрительный аспект. Погружение ребенка в темноту исключает из его точки сборки этот ключевой аспект, в результате чего еще не прочная сборка мироописания начинает расклеиваться, и ребенок с ужасом начинает понимать, что может столкнуться с неведомым. Любые ужасы, которые невозможны в "дневном мире" становятся сейчас возможными, поскольку законы дневного мира приостанавливаются. Ужас темноты есть "сжатие тоналя", приостановление действия законов мироописания, когда становится возможным все что угодно и может овеществиться любой кошмар. По мере взросления тональ ребенка развивается и мироописание становится все более прочным и одномерным. С какого-то этапа оно уже может выдержать темноту. У одних это происходит раньше, у других позже, но так или иначе большинство людей избавляются от детских страхов. Те же немногие, кто не смог достичь этого, до конца жизни обладают "плавающей точкой сборки", уживаясь с кошмарами потустороннего мира, они, взамен остаются способны воспринимать и все непостижимое и чудесное.

"Контролируемый страх", описанный Карлосом Кастанедой как магическая практика воина, является близким родственником детского страха темноты.

Но если ребенок учится постепенно подавлять его, то маг учится вызывать его в себе, не теряя над ним контроля и способности его в любой момент уничтожить. Это один из самых трудных моментов практики мага, поскольку страх перед нагвалем должен быть подлинным, когда же он заявляет о себе, то упраздняет все эмпирическое, в том числе и опыт воина, и его тренировку воли. К этому страху невозможно привыкнуть, и сколько бы воин ни упражнялся, каждый раз, когда он встает лицом к лицу с нагвалем, он оказывается таким же безоружным как и младенец, и каждый раз практически заново он должен успеть научиться овладеть собой и справиться со страхом.

Если мы обратимся к воспоминаниям своих детских страхов, то во многом нам будет понятен и смысл практики "контролируемого страха воина". Когда в темноте для ребенка приостанавливаются законы мироописания, он не только боится неведомого, но и вполне реально испытывает его воплощения. Страх темноты становиться пространственно локализован, поглощая постепенно все пространство. Иногда он просачивается и в "дневной мир", образуя своеобразные "дыры" в нашем микрокосмосе, через которые просачивается неведомое и невозможное. Они способны перемещаться и стремятся захватить тело человека и подавить его волю. Эти силы хаоса, которые просачиваются через дыры в тонале дон Хуан называет "оли". Они представляют из себя неких психических паразитов, которые питаются человеческими эмоциями и проникают в человека лишь когда сжимается его тональ. Если они полностью подавляют волю человека, то тональ разрушается и человек погибает. Воин же, привлекая оли контролируемым страхом в нужный момент подавляет в себе все эмоции, и образовавшаяся дыра в тонале закрывается. В результате этого оли как в ловушке оказываются замкнуты в мироописании, согласно принципам которого их существование невозможно. В этом случае они полностью начинают зависеть от воли мага-воина. Практика эта однако смертельно опасна, и человек вставший на ее путь рискует потерять больше, нежели жизнь - свою личность, превратиться в раба оли. Этот опыт известен в христианстве как борения со злыми духами.

5.Смех нагваля

Подтверждением правдивости Карлоса Кастанеды является явное отставание формы и стиля описания от содержания. Если бы перед нами был фальсификатор, то форма изложения неизбежно гипертрофированно превосходила содержание, мы же, напротив, видим, что та личность автора, которая проступает из манеры изложения, просто не в состоянии была бы придумать все это сама. Яркие прозрения, неожиданные высказывания, остроумные мысли никак не состыковываются с общем стилем повествования. Одним из таких примеров является непостижимый юмор дона Хуана. Я остановлюсь на нем чуть подробнее потому, что в самом чувстве юмора уже содержится присутствие нагваля как сущности человека в его неописуемости.

Можно вспомнить нелепую клоунаду, которую разыгрывает дон Хенаро по поводу пропавшего автомобиля Кастанеды, разыскивая его под каждым камешком. Или ироничную благодарность двух индейцев, когда Кастанеда все же нашел автомобиль и отвез их домой. Можно вспомнить приступы веселья дона Хуана, когда дон Хенаро идет "в кустики", после чего начинается грохот как при землетрясении. Смех дона Хуана и дона Хенаро чаще всего представляется Кастанеде как нелепый ("и они начали смеется как идиоты"), и Кастанеда не стесняется говорить об этом, ибо тут действительно ничего смешного нет с нашей обыденной точки зрения. Кастанеда просто старается быть честен в своем описании, не заботясь о том, кого читатель действительно будет сравнивать с идиотами. Несколько десятилетий потребовалось ученику, чтобы догадаться о поводах веселья своих учителей. И эти поводы Кастанеда воспринимает отнюдь не юмористически, а вполне серьезно, как форму выражения важнейших идей. В действительности, ну что смешного может быть, в том, что дон Хенаро не мог "сходить в кустики", так как был в теле сновидения, и его клоунада по поводу этого вызвала громыхание земли и дрожание гор! Ни с обыденной, ни с метафизической точки зрения здесь ничего смешного нет! Можно сказать сильнее, здесь вообще ничего смешного нет в границах нашего мироописания. Но в том то и дело, что смех этих индейцев вовсе не был укоренен в тонале, он имел начало в их неописуемой сущности, силой которой они создавали забавлявшую их сталкинговую ситуацию. На острове тоналя смех индейцев нелеп, но поскольку смешную ситуацию они создали силой нагваля, смех их был возможен лишь до момента включененности его в описание. Он бессмыслен не в смысле глупости, а в смысле первичности всякой осмысленности, всякому описанию. И в этом плане юмор дона Хуана открывает нам его миросозерцание более полно, нежели все его словесные разъяснения.

6.Духовная практика при встрече с нагвалем

Особенность духовной практики, изложенной Карлосом Кастанедой определена тем, что при встрече с неописуемым разрушаются не только принципы мироописания, но и смыслообразующие цели поступков. Иными словами, человек оказавшийся лицом к лицу с нагвалем испытывает не только шок сжатия тоналя, но и шок от бессмысленности ситуации, требующей от него предельного напряжения всех его сил. Научиться мобилизовать себя и бороться на пределе своих возможностей когда это абсолютно лишено всякого смысла - важнейшая задача на пути воина, без разрешения которой он обречен на немедленную гибель. Именно поэтому на пути воина-мага не может быть добровольцев, и нет ничего нелепее последователей Кастанеды, которые, ознакомившись с его творчеством, решили практиковать его путь. Ни Кастанеда, ни дон Хуан, никто другой не соглашались добровольно на обучение, лишь в силу стечения обстоятельств они вынуждены были обучаться. Человек, который добровольно решает приобщиться к этому пути уже тем самым имеет на то какие-либо мотивы или соображения, которые неизбежно приведут его к гибели. Мы можем постигать опыт Кастанеды не из апробирования описанных им методов, а только лишь из своего личного опыта, из анализа сходных ситуаций, в которых мы оказываемся. Каждый человек когда-либо в жизни оказывается в ситуации бессмысленности своих действий. Как правило утрата смысла поступка полностью лишает человека воли, не смотря на то, что в нем остаются еще силы для борьбы. Только тот человек, который способен и в такой ситуации продолжать бороться, может понять смысл безупречного поведения, о котором говорит дон Хуан.

Томск, 1998

Сайт управляется системой uCoz