Полянка. Парменид отдыхает. К нему подходит афинянин и приветствует.

Парменид. Приветствую тебя, Афинянин, что нового в твоем городе?

Афинянин. Софисты ходят взад-вперед, пытаясь опровергнуть твое учение о Едином и об отсутствии движения. Но другого рода сомнения закрались ко мне.

Парменид. Мне будет интересно услышать их. если они новые.

Афинянин. Ты утверждаешь, что по истине существует лишь Единое, многое же – лишь по мнению. Но если так, то лишь по мнению во мне существует знание, что утром я ел смоквы, хотя я их действительно ел, как и по мнению, что Геракл замещал Атланта, держа небосвод. Но первое, что я сказал – правда, второе – выдумка, а если это оба лишь мнения, как же отличить то, что было от того, что не было?

Парменид. Почему ты считаешь, что Геракл не мог замещать Атланта?

Афинянин. Потому что он имел размеры человеческие, пусть и большие, ибо с обычными людьми плавал на одном корабле, сидел с ними на одних скамьях. Да, он превосходил их размером, но не настолько, чтобы поддерживать небосвод.

Парменид. Истина заключается в том, что сколь бы ты ни гадал, что было, а что не было, в действительности прошлого как такового нет, как и нет разных моментов времени, следующих один за другим.

Афинянин. Я не понимаю тебя, Парменид.

Афинянин. Можешь ли ты это доказать?

Парменид. С удовольствием. Итак, скажи, Афинянин, знаешь ли ты, что такое мир?

Афинянин. Ты смеешься надо мной, Парменид, только иступленные и те, у кого похищен разум, не знают, что такое мир.

Парменид. Так скажи, что это?

Афинянин. Ну, это все.

Парменид. Что все?

Афинянин разводит руками вокруг себя.

Парменид. Значит, мир – это поляна?

Афинянин. Нет, не только это, но и все за ней.

Парменид. И еще и город, и море?

Афинянин. Не только, но и все остальное.

Парменид. И солнце, небо?

Афинянин. Не только, вообще все, все вещи вместе.

Парменид. А знаешь ли ты все вещи?

Афинянин. Конечно же нет, это и невозможно смертным знать.

Парменид. Так значит ты не можешь знать и то, что есть мир? Ведь ты же смертный?

Афинянин. Ты путаешь меня, Парменид, пока ты не спрашиваешь, я думаю, что знаю, а когда спрашиваешь, мне кажется – я перестаю знать.

Парменид. Хорошо, подойдем с другой стороны. Мир это все. Так ведь?

Афинянин. Конечно. Клянусь богами, ты теперь снова стал ясно говорить, Парменид.

Парменид. А значит он один, ибо если бы он был не один, то мы бы не сказали о нем, что он все?

Афинянин. Поистине это так. Мы сказали бы в противном случае, что он нечто наряду с другим, а не все – что неверно.

Парменид. Мир, таким образом, единое и все, и нет по отношению к нему ничего другого?

Афинянин. Безусловно.

Парменид. Когда мы описываем какую-либо вещь, то мы отличаем ее от иного, если же мы не можем ее отличить ни от чего, то значит мы не можем и познать ее.

Афинянин. Разумеется, Парменид.

Парменид. Но если по отношению к миру нет иного, то его ни от чего нельзя отличить?

Афинянин. Выходит так.

Парменид. А значит, мир не описуем!

Афинянин. Кажется, ты прав, Парменид, хотя это-то и непонятно, ведь мы живем в мире, воспринимаем его, а значит и описываем его.

Парменид. А можно так сказать, что восприятие мира – это описание неописуемого.

Афинянин. Вероятно, так оно и есть.

Парменид. Восприятие прошлого менее ясно, чем восприятие настоящего, а восприятие будущего – вообще не ясно.

Афинянин. В этом нет сомнений.

Парменид. Давай условимся тогда называть прошлым то, что имеет менее отчетливое описание неописуемого, а настоящим – имеющее самое отчетливое описание.

Афинянин. Ничего не имею против.

Парменид. Тогда мы можем говорить не о прошлом и настоящем, а о менее и более отчетливом описании неописуемого?

Афинянин. Клянусь Зевсом, что можем.

Парменид. В более отчетливом описании должны быть более жесткие законы, вместе с тем как в менее отчетливом – более расплывчатые?

Афинянин. Это было бы естественно.

Парменид. Но тогда мы не можем утверждать, что Геракл не мог замещать Атланта на том основании, что у него было тело, сопоставимое по размерам с человеческим.

Афинянин. Но почему же, Парменид, ведь тут явное противоречие!

Парменид. А потому, что тут противоречие лишь для описания с жесткими законами, которое мы воспринимаем как настоящее; то что мы воспринимаем как прошлое – имеет размытые законы, которые могут быть размыты до такой степени, что не смогут обнаружить в себе противоречия. Иными словами, найденное тобой противоречие доказывает лишь то, что указанное событие воспринимаемо нами не как настоящее, но как прошлое.

Афинянин. Но ведь этого же события не было, это не более чем миф!

Парменид. Вот мы и подошли к главному. Прошлое – это миф, а не какая-то длительность времени, предшествующая настоящему. Иными словами, длительности времени нет, есть лишь один момент, который имеет разные описания, один из них мы называем прошлым, другой -настоящим.

Афинянин. Но тогда, выходит, никакого времени нет! Почему же нам кажется, что мы движемся во времени?

Парменид. Нет времени, но есть разные описания лишь одного момента. А кажется, что мы движемся во времени только потому, что мы не можем сосредотачиваться на одном. Мы воспринимаем неописуемое в каком-либо описании, но это описание теряет отчетливость (поскольку относится к неописуемому). Утрату отчетливости мы воспринимаем за прошлое, вместе с тем как усилие внимания на достижение большей отчетливости принимаем за настоящее. Но все эти описания содержатся в одном и том же моменте. Следует лишь говорить, что менее отчетливые становятся мифом по отношению к более отчетливым.

Афинянин. Иными словами, нет погружения настоящего в прошлое, нет движения в будущее, нет течения времени.

Парменид. Правильнее было бы говорить не о течении времени, но о мифологизировании воспринимаемого. Все, что мы воспринимаем, погружается не в прошлое, но в миф, само становясь мифом, и этот миф остается в настоящем, определяя контекст для более отчетливого описания. Нет времени, ибо нет множества моментов, но есть один момент, который лишь по мнению кажется течением времени.

Афинянин. Ну а как же мой вопрос, неужели я должен в равной степени считать достоверным и то, что я утром ел смоквы, и то, что Геракл подменял Атланта.

Парменид. Вспомни, что мы уже пришли к выводу, что мир неописуем, но вместе с тем мы описываем его.

Афинянин. Я помню это, Парменид.

Парменид. Иначе говоря, когда описание становится более расплывчатым, оно приближается к тому, какой мир есть сам по себе, а когда оно расплывчато настолько, что нельзя говорить о нем как об описании, то это и есть неописуемый мир.

Афинянин. Выходит что так, Парменид.

Парменид. Следовательно, может быть разная степень приближения к этой неописуемости, или, иначе говоря, – разная степень погруженности в миф.

Афинянин. Безусловно так.

Парменид. И мы можем сравнить два описания – то, что ты утром ел смоквы, и то, что Геракл поддерживал небосвод. Какое из них имеет менее отчетливое описание?

Афинянин. Конечно же второе!

Парменид. А значит оно более погружено в миф?

Афинянин. Конечно.

Парменид. И более приближено к истинному миру, как и более удалено от бытия по мнению?

Афинянин. Парменид, ты вынуждаешь согласиться меня с этим.

Парменид. А значит, то, что Геракл подменял Атланта, более достоверно, чем то, что ты утром ел смоквы.

Афинянин. Мне это странно, Парменид, но выходит, что так.

Далее диалог переключился на то, какую роль играют географические условия на погружение описания в миф и как это проявляется у разных народов, однако само содержание дальнейшего разговора записано не было.

Старец сидел на опушке и кормил лисичку, когда я спросил его, когда же наступит Царство Небесное. Он помолчал немного и начал говорить.

1. Бог пребывает в вечности. И сотворенный мир, будучи совершенством, пребывал в вечности. И сотворенный человек, будучи совершенным образом и подобием Бога пребывал в вечности, пока не знал греха.

2.В грехопадении человек лишился полноты жизни, и жизнь для него сузилась до исчезающе малого мгновения между прошлым, которое уже не существует, и будущим, которое еще не существует. И принимает человек за жизнь цепляние за бесконечно малое мгновение, которое тут же уносится прочь, оставляя разочарования, чувство утраты и обрекая на страх перед будущим. Это не жизнь, но постоянное преодоление небытия, которое, уходя в бесконечную повторяемость, обречено на неудачу. Это мы и называем историей жизни человеческой и историей людской.

3. И история человеческой жизни, и история людская есть плод ограничения восприятия вечности, суженного до созерцания лишь ускользающего момента настоящего. Это ограничение есть отпадение человека от вечной жизни. Начало истории есть грех, лишивший человека возможности иметь полноту жизни. История зависит и от наших личных грехов, растягиваясь под их воздействием, и сокращаясь под воздействием покаяния. Покаяние сжимает время, в котором разбросаны отдельные искры нашего полусуществования, лишь покаявшийся может прикоснуться к полноте вечной жизни.

4. Человек в истории не живет и не умирает, но лишь стремится поймать проблеск бытия, тут же ускользающий в небытии. И если он не живет, то как же он может спастись? Но невозможное человеку возможно Богу. И Христос, став человеком, спас человека.

5. Христос воплотился в истории людской, потому и умер. Но он воплотил во временном человеческом бытии полноту вечной жизни, потому и воскрес. А вместе с ним совоскресли и все люди. И освободил Христос всех от греха первородного. И оказался каждый перед лицом личных грехов, и покаялись все. И познали жизнь вечную. И Царство Небесное не в будущем веке, но уже наступило. Оно сейчас есть, в настоящем.

6. И первый вступил в Царство Небесное сораспятый на кресте со Христом разбойник, который стыдил и увещал другого распятого разбойника, вздумавшего глумиться над Христом. Остальные же, близкие ко Христу, пережив суд свой на протяжении жизни, вступили в Царство Небесное сразу после смерти. Другие же, погрязшие в грехе и не могущие принять Христа, не увидели наступившего Царства небесного, ибо взор их был обращен в прошлое. И потекла их жизнь из настоящего не к будущему, но к прошлому. И чем более грешит человек, тем более в прошлое он погружается, удаляясь от Царства Небесного все дальше и дальше. И сколь бы мы в истории ни ждали второго пришествия, его мы не дождемся, ибо оно уже свершилось, вместе с тем как история все более и более отдаляет нас от него, зарывая человечество нераскаявшееся в столетие за столетием в глубину прошлого.

7. Немогущего отказаться от греха отдаляет бесконечное время от Царства Небесного, раскаявшегося же – одно мгновение. Грешники же после смерти теряют надежду в бесконечном ожидании своего воскресения, праведники же воскресают в Царстве Небесном сразу.

8. Поэтому тела грешных распадаются и сгнивают, тела же праведных остаются нетленными, ибо тело праведника не успевает в мгновение, за которое они переходят к вечной жизни, разложиться и сгнить. Нам же, погружающимся в прошлое, кажется, что тело праведника лежит нетленно столетиями, ибо мы своими грехами растянули время на столетия; для праведника же это – миг, и для его тела нет нашего течения времени.

9. Пророчество Иоанна Богослова есть пророчество не о будущем, а описание виденного им в настоящем. Расстояние же между этим свершившимся настоящим и нами, погружающимися в пучину прошлого, увеличивается с каждым днем, с каждым часом. Лишь подвижнической жизнью человек может сжать до мгновения все эти годы, погрузившиеся в прошлое, и воскреснуть после смерти в уже наступившем сейчас Царствии Небесном.

10. Мы все воскресли, мы все спаслись в вечной жизни, и если мы думаем, что Царство Небесное не наступило, то лишь потому, что ошибочно принимаем прошлое за настоящее. Нет , не это призрачное полусуществование в царстве теней прошлого есть истинная жизнь, истинная жизнь есть наша жизнь в свершившемся Царстве Небесном.

11. Мы пребываем в прошлом, а не в настоящем. Наша жизнь “здесь” – в прошлом – тенеподобна, наша жизнь “сейчас” – в настоящем -полнокровна; мы”здесь” – умираем, мы “сейчас” – воскресли и вкусили бессмертия; мы “здесь” – сгорблены под тяжестью грехов, мы “сейчас” -покаялись и спасены; Наше тело “здесь” – потускнев и исказившись, тлеет, наше тело “сейчас” – нетленное – сияет красотой; Мы “здесь” испытываем зависть, ненависть, злобу, мы “сейчас” – пребываем в гармонии, соподчинившись Воле Божией; “здесь” всякая тварь стенает и страдает, “сейчас” – вся тварь уже спаслась через спасение человека и восстановилась гармония и согласие всего живого мира.

1. Так я слышал. Бодхидхарма сказал, что когда он просветлел, у него безумно чесались ноздри. Сейчас он в нирване.

2. Не имейте о Бодхидхарме какую-либо мыслеформу, ему бы это не понравилось.

3. Когда что-либо не нравится, это ни чем не отличается от того, когда что-либо нравится. Поэтому, что бы вы ни делали, Бодхидхарме все равно.

4. Когда тебе все равно, это значит, что ты переживаешь все. И все – в равности. Поэтому Бодхидхарма, который в нирване, вовсе не в нирване, – он всеведущий. Всеведение – это когда ты, воспринимая каждое в отдельности, пребываешь в становлении жизни, а когда воспринимаешь все вместе – нет. Во всеведении эти два момента – одно.

5. Мы воспринимаем все как одно – это всеведение, но думаем, что воспринимаем все в отдельности. Мы воспринимаем один момент, в котором все, но думаем, что воспринимаем много моментов, в которых – одно. Много моментов – есть один и тот же момент, в котором все не препятствует одному, а одно – всему. Не задерживай внимание на отдельном, и тут же исчерпаешь все переживания.

7. Цветы, которые он поливает – бодхисаттвы, исчерпавшие в моменте все. Им все равно.

8. Прошлое и будущее – это лишь то, что мы обособляем в своем созерцании, когда созерцаем все в одном моменте. Нет ни прошлого, ни будущего – есть один и тот же настоящий момент, который никуда не уходит, в котором мы пребываем и в котором – все.

9. Мы все обладаем всеведением, ибо в моменте, который мы переживаем, есть все. Не обособляйте в своем созерцании моменты как “прошлый” и “будущий” – у них нет основы. Обособление моментов создает переживания, которые могут вызвать расстройство желудка.

10. Люди воспринимают всеведение, которым они изначально обладают, как невсеведение, думая, что обладают обыденным сознанием. Такому тонкому искусству обманывать себя они учатся всю жизнь.

11. Ты пребываешь в одном моменте, который вечен, неизменен и бесконечно многообразен, а не во множестве сменяющих друг друга моментов. Ты сознаешь все его проявления, и нет ничего, что ты бы не сознавал. Тебе все равно – и это есть нирвана. В этом моменте одно не препятствует другому, другое – третьему, и ты можешь сосредотачиваться то на одном, то на другом, то на третьем. Когда ты желаешь не все в равности, а чего-то одного, ты сосредотачиваешься на них, думая, что пребываешь в становлении времени. Твои желания и есть закон времени, а их противоречивость, которая ведет к взаимному ограничению, воспринимается как причинная необходимость.

Когда тебе надоедает думать об отдельном, ты наблюдаешь все во всем в этом извечном моменте, и тогда понимаешь, что все твои прошлые жизни, и все будущие – это один и тот же момент, в котором нет утрат и несбывшихся надежд, но есть все во всем, и большего тебе нечего желать. Когда я это осознал, то начал весело смеяться.

12. Когда я спросил Бодхидхарму о сущности буддизма, он сказал, что я и так обладаю просветленным сознанием, которое ничем не отличается от обыденного, обладаю всеведением, а значит и знаю ту проповедь, которую он собирается мне произнести. Поэтому он не стал ее мне произносить, и я смиренно записал на благо и спасение всех живых существ все то, что он не произнес.

Алисе вдруг жутко захотелось чихнуть, и она раскрыла рот. Мартовский Заяц был удивлен столь неожиданным ее действием и наклонился вперед, в результате чего Мышь-Соня целиком оказалась под ним. “Бедная Соня”, -снова подумала Алиса, а Мартовский Заяц при этом разлил чай Болванщика.

-Чай жок! Чай жок! Маган чай керек! – раздался голос последнего.

Алиса подумала, что это случилось по ее вине, и даже передумала чихать, предварительно поинтересовавшись, что значат эти слова.

-Он говорит, что у него нет больше чая, а он ему так нужен... – пояснил Мартовский Заяц.

Алиса подумала, что надо всем пересесть на одно место, и тогда напротив Болванщика снова окажется чашка чая.

-Мы уже пересаживались, – возразил Мартовский Заяц.

-Если сейчас все время шесть часов, то мы не пересаживались, а пересаживаемся, – возразил Болванщик, что неожиданно убедило всех передвинуться на одно место, в результате чего напротив Болванщика оказался чай, а под ним – Мышь-Соня.

-Кант жок! Маган Кант керек! – обиженно произнес Болванщик, а Мартовский Заяц перевел:

-Он говорит, что у него нет сахара, а он ему так нужен...

Алиса передвинула Болванщику солонку сахара и подумала: “Значит на его языке сахар – это Кант”, – и увидела, что тоже самое подумал сахар: “Значит на его языке я – Кант”.

По прежнему оставалось шесть часов, и все пили чай. “Странно – все время шесть часов!” – подумала Алиса и сказала об этом вслух.

-Парадокс! Парадокс!, – закричал Болванщик, – Время никуда не идет.

А сахар, будучи Кантом, при этом заявил:

-Время не есть эмпирическое понятие, отвлекаемое от какого-либо опыта. Только при условии, что оно априорно, можно представить, что мы существуем в одно и то же время – вместе, или в различное время – последовательно.

-Но мы все время вместе, а не последовательно, потому как все время шесть часов, – обиженно произнес Болванщик.

-Время – априорная форма разума, без критики которого нельзя понять, почему сейчас шесть часов, – поступило разъяснение из сахарницы.

-Не надо критиковать время, оно может обидеться, – пробормотала Мышь-Соня.

-Априорные формы то, что оформляет наши чувства, – продолжал объяснять Кант.

-И какие же? – недоверчиво Буркнул Болванщик. Произошла небольшая заминка, затем из сахарницы залпом раздалось:

-Хотение, настроение, уверенность, упрямство, капризность, смешливость. Они накладываются на наши чувства и оформляют их в виде конкретных опытных представлений. Без них ничего нельзя было бы разобрать. Но все это – формы думания того, что увидишь, а форма ожидания того, как увидишь – время.

Алиса подумала и вспомнила, что пол-часа назад наложила априорную улыбку на Чеширского Кота, и высказала свою таблицу априорных категорий:

-Улыбка Чеширского Кота, дырка от бублика и собачье терпение.

-Если я сейчас вас всех сплю, то они и есть обязательные, – возразила Алиса, но вдруг, как бы заметив несуразность, спросила, – Но как же так – вы – и Кант, и сахар?

-Чудаковатость, – пояснил Кант, – трансцендентальный синтез шизоидизированных представлений.

-А по-моему, вы просто заснули в сахар, – предположила Алиса.

-В сновидении трансцендентальное единство апперцепции размножается, -продолжалось наставление из сахарницы, – что есть шизоидизация представлений и распад их на несколько временных линий. Вот ты, Алиса, например, где была полчаса назад?

-Разговаривала с Чеширским Котом.

-А по-моему, полчаса назад ты читала прогноз погоды по радио.

Алиса сосредоточилась и вспомнила, что действительно полчаса назад по радио читала прогноз погоды. Слова на листочке, с которого она читала, превращались в вагоны паровозика, а их стук был стуком тарелок, которые сейчас стоят на столе. Обратив в связи с этим внимание на стол, Алиса отвлеклась от того, что происходило с ней в другой событийной линии.

-Итак, законы времени таковы: прошлое определяется моим настроением, а настроение – априорная форма созерцания прошлого, – продолжал объяснять Кант.

-Почему же настроение меняется, если это априорная форма? – выразила Алиса недоумение.

-Оно не меняется, просто у тебя есть несколько априорных форм, вот ты и выбираешь, какая тебе больше нравится, а вот у Мартовского Зайца все время одно настроение, потому у него прошлое не меняется.

-И настоящее тоже, – жалобно добавил Мартовский Заяц.

“Еще бы, – подумала Алиса, – ведь он такой грустный!”

В этот момент у Алисы снова изменилось настроение, и Чеширский Кот , с которым она разговаривала полчаса назад превратился в школьного учителя. Вместо указки он почему-то держал в руках вязанку сушек. “Наверное потому, что он очень любит сушки, даже больше, чем указывать”, – предположила Алиса.

-А еще, поскольку созерцания шизоидизируются, то и время разветвляется. Чудаковатые суждения синтетичны, и синтезируют они странные представления. Вот, например, перед тобой чайник, так ведь? -обратил внимание голос из сахарницы на стоящий рядом с ним предмет.

Алиса согласилась.

-Поздоровайся с ним.

-Здравствуйте, чайник, – раздельно произнесла Алиса.

-Здравствуйте, Алиса, – раздельно произнес чайник, который, как оказалось, был вовсе не чайник, а бабушка Мартовского Зайца. “Чудаковато”, – подумала Алиса.

-Постоянство настроения есть постоянство момента, – торжественно заявил Болванщик, и добавил более робко, – особенно, когда все время шесть часов.

-Настроение может растягивать и сжимать время, а если оно совсем не движется, то значит, выступает не в форме настроения, а в форме упрямства, – терпеливо объяснял Кант.

-Потому что оно на нас обиделось, – подытожил Болванщик.

-Оно очень обидчивое, – спросонья пробормотала Мышь-Соня.

-Обидчивость – это эмоции, а эмоции, Алиса, бывают внушающие уверенность и гипотетические, – рассуждал Кант, – Первые – это априорные формы того, что мы созерцаем, а последние – это все остальные. Вот ты, Алиса, боишься сейчас чего-нибудь?

-Нет, не боюсь.

-А ты забойся.

Алиса забоялась, и перед ними возник Бармоглот, до смерти перепугавший Мартовского Зайца. Но Алисе показалось, что Бармоглот не настоящий, и она спросила:

-А что является источником того, что мы видим?

-То что мы видим, – встрял Болванщик.

-То что мы видим – это оформление созерцания в соответствии с априорными формами, – возразил Кант.

-Ну тогда, то что мы не видим, – догадался Болванщик.

-То есть вещи сами по себе, – разъяснил Кант.

-А что это за вещи-сами-по-себе? – спросила Алиса.

-То, что мы сейчас не можем воспринять.

-Но я все могу воспринять, – растеряно произнесла Алиса.

-Но ты же сейчас спишь? – спросил Кант.

-Сплю.

-Та, которую ты сейчас видишь во сне, не может дышать, ибо снящееся тело вообще не дышит, но тем не менее мы все дышим, хотя и не воспринимаем этого, иначе бы задохнулись. Значит, наше дыхание – и есть непознаваемая вещь-в-себе, которая служит источником всех наших представлений, оформляемых в соответствии с априорными настроениями.

Тут Алиса заметила, что действительно не дышит. “Может, я уже задохнулась”, – подумала она и сосредоточилась на поиске своего дыхания, а когда почувствовала его, то обнаружила и дышащее тело, которое спало. Алиса открыла его глаза, и сна, а также Канта, Мартовского Зайца, Мыши-Сони и Болванщика рядом больше не было. При этом Алиса обнаружила, что сама является Иммануилом Кантом.

“Невротик”, – подумал врач, когда пациент появился в проеме дубовой двери, угловатым движением переместился по зеленому ковру и оказался напротив врача и солнца. Что же при этом подумал сам пациент – осталось неизвестным.

Догадавшись, о чем собирается спросить пожилой психиатр, пациент признался сразу:

- Меня мучает бессонница.

Понимая, что пациента необходимо максимально расположить, опытный психиатр спросил: “Почему?”.

- Потому что не могу уснуть!

- Ммм...

- Да...

- И что же вы в это время делаете...?

- Лежу с закрытыми глазами.

- И пытаетесь заснуть! – врач собирался было уж подловить пациента на типичной ошибке всех страдальцев бессонницей.

- Нет, в это время я думаю!

- Да!!! – целитель душ знал, что пациент должен сам начать рассказывать без наводящих вопросов, и тот под долгим молчаливым взглядом врача сдался:

- Да! Когда я был маленьким и гостил у тети, то разбил там вазу и не признался – мне до сих пор очень стыдно, и от этого я не могу уснуть.

Врач внимательно посмотрел на пациента – с того случая. должно быть, минуло не одно десятилетие.

- И вы хотели бы сознаться?

- Нет, я хотел бы никогда не разбивать ее.

- Но вы же уже разбили.

- Ну и что! Я хочу снова оказаться ТОГДА и не разбить ее! Понимаете, я хочу, чтобы тот момент снова стал настоящим! Все было из-за того, что я потянулся к ней и опрокинул весь шкаф. Мне всего лишь нужно было подставить табурет, только и всего! Я хочу в том моменте подставить табурет, чтобы ваза была не разбитой! Вы понимаете, хочу!

Врач понимал, что пациента пора уже успокаивать, поскольку последний в таком состоянии мог разбить что-нибудь еще и из интерьера кабинета:

- Хорошо, хорошо, это мы сейчас устроим, только успокойтесь.

- Как устроите, вы можете сделать прошлое настоящим?

Врач понял, что его поймали на слове, и необходимо было как-то выкручиваться.

- Хорошо, хорошо. Давайте посмотрим, что заставляет вас воспринимать прошлое как прошлое, а не как настоящее.

- Как что? Прошлое оно и есть прошлое, и все тут – оно уже прошло.

- Ради Бога, не волнуйтесь! И так, вы не можете подставить табурет – потому что эта ситуация в прошлом, вместе с тем, если бы она была в настоящем, то вы бы сделали это. Так?

- Так.

- Значит прошлое – это та ситуация, на которую вы не можете воздействовать своей волей, так?

- Так.

- А почему на определенную ситуацию вы можете воздействовать своей волей, а на другую уже нет? Очевидно потому, что воля проявляется слабо. Так?

- Так.

- Значит есть на то причина. Если воля не может проявить себя в ситуации, то что-то мешает – страх или какой-нибудь комплекс. А если это так, то я его смогу найти.

Пациент оценивающе оглядел врача, и буркнул:

- Что ж, если вы сможете разрешить проблему с табуретом, я буду вам очень признателен.

Психиатр вдруг почувствовал себя в своей стихии:

- Скажите, пациент, вы женаты?

- Нет холост.

- Почему же вы не женились?

- Я пытался.

- Ну и что же произошло?

- Я сбежал перед брачной ночью.

- Но почему?

- Понимаете, это был какой-то нелепый иррациональный страх, я боялся что свекор вломиться в нашу комнату и сделает нечто ужасное.

- Что же?

- Не могу понять.

- Он давал какой-нибудь повод для этого?

- Нет, в этом-то вся и загвоздка.

- Он похож на вашего отца?

- Да. А как вы догадались?

- А отец ваш еще жив?

- Нет.

- У вас были связи с другими женщинами?

- До попытки жениться – да, после – нет.

- Почему же?

- Понимаете, после этого случая я стал чувствовать себя неполноценным мужчиной!

- Вы боитесь собственной импотенции.

- Честно говоря, да...

Умудренному жизнью психиатру все стало ясно:

- Дорогой мой, у вас комплекс кастрации. Будущий свекор напомнил вам отца. С отцом связана у вас ситуация. которая вызвала детский страх кастрации. Обычно у детей он возникает, когда они впервые узнают, что девочки не такие как мальчики, у вас, похоже, случай особый. Вы должны вспомнить ситуацию, когда были очень сильно напуганы отцом, возможно, именно этот страх и приостанавливает действие вашей воли, из-за чего она не способна что-либо изменить в ряде ситуаций (в том числе и в ситуации с вазой) что и заставляет вас воспринимать их не как данные в настоящем, но как данных в прошлом.

Пациент поморщился, почувствовав, что врач прикасается к чему-то такому, что он не хотел бы вспоминать. Но врач настаивал, и пациент начал рассказывать все истории, когда отец пугал его каким-либо образом. Прошло несколько часов, прежде чем специалист по психике понял, что выловил то, что искал.

Пациент рассказывал:

- Я сидел на полу и ни о чем плохом не думал, я всего лишь выстрелил в маму из водяного пистолета. Я совершенно не мог понять, почему папа взбесился, он бросился разъяренный, опрокинул меня, опрокинул маму и раздавил ногой пистолет. Я рыдал. После этого меня мучили кошмары, как будто за мной гонится старуха с серпом.

Для знатока душ все встало на свои места: эдипов комплекс – страх перед отцом – комплекс кастрации. Но необходимо было освободить бессознательное пациента от этого груза, необходимо было, чтобы пациент заново пережил всю эту ситуацию и осознал, что в намерения отца не входило ничего плохого. И врач начал задавать вопросы.

Вскоре выяснилось, что когда мальчик выстрелил из водяного пистолета, никто на это не обратил внимания, папа же был тогда просто пьян и случайно опрокинул маму, случайно опрокинул ребенка и случайно наступил на пистолет. После этого ребенок заплакал, а родители дружно бросились его утешать.

Врач же не видел ничего этого, ибо не мог воспринимать в настоящем ничего кроме одной-единственной ситуации. И в этой ситуации напротив него сидел пациент, которому врач помог избавиться от бессознательного комплекса, из-за которого последний страдал бессонницей. Врач порадовался своей хитрости и находчивости, в частности тому, что своей болтовней про психологическую природу восприятия времени сумел перевести разговор в нужное ему русло и снять невроз с пациента.

Решив вопрос об оплате, врач распрощался с посетителем.

Томск, 1994-1995