Именно многообразие аппликативных позиций (актуальных ситуаций понимания) и многообразие возможных воздействий феномена обусловливает в принципе бесконечное многообразие его равноправных истолкований — равноправных в смысле обоснованности их притязаний на истину. Но возможна ли тогда герменевтическая истина как истина объективная? И существует ли, собственно, предмет герменевтических усилий как объект (ср. ИМ, 338), т.е. как нечто независимое от познания, а значит, единое и самотождественное в противоположность многообразию направленных на него познавательных актов? Ясно, что эти характеристики объективности присущи тексту как чисто графическому феномену, но так же ясно, что собственный предмет герменевтического усилия — это не графические символы, но их смысл. Так можно ли приписать объективный статус именно этому предмету — смыслу? И если да, то как это совместимо с “принципом истории воздействий” и аппликативным характером истолкования? Говоря словами Э. Бетти, имеет ли предмет истолкования только субъективную значимость или также объективное значение?

Гадамер рассматривает этот вопрос на онтологическом уровне. Предмет исторического познания — не просто нечто, что имеет место в истории, но момент самой истории. Иначе говоря, история — не просто некая “среда”, в которой тот или иной предмет обнаруживается, но — способ существования этого предмета в качестве смысла. Субстрат истории образует традиция, которая по существу есть длительная значимость (прагматическая, ценностная, интеллектуальная…) одного и того же смыслового образования в исторически изменчивых обстоятельствах (таково гадамеровское определение классического). Если так, то значимость для современности оказывается нередуцируемым структурным моментом текста как исторического по своему существованию. Историческое бытие не может быть фактом в смысле данности, оно может быть только актуальным “свершением” в современности. Применительно к предмету герменевтики, т.е. к смыслу, это свершение имеет форму понимания. В этом смысле Гадамер говорит об “опосредовании предания настоящим” (ИМ, 388), которое оказывается не окказиональным моментом познания, но существенным моментом самого бытия этого предмета. Так понимание само обретает онтологический статус — статус “свершения предания” (ИМ, 366).

Конкретизация этого последнего положения позволяет выявить специфический смысл объективности, присущей истолкованию в герменевтике Гадамера. Понимание традиции имеет онтологический характер в том смысле, что оно, будучи аппликативным, опосредует само ее существование, т.е. выступает в качестве механизма исторической трансляции смыслов. Но это не значит, что традиция для своего существования нуждается в субъективном обеспечении. Ровно наоборот. Мы обращаемся к традиции, потому что она “обращается” (ИМ, 335) к нам, т.е. традиция — как продолжающаяся значимость тех или иных смыслов — сама инициирует наше герменевтическое внимание к ней. С другой стороны, традиция — как исток современных “предрассудков” — представляет собой глубинный “интенциональный пласт” современного сознания (глубинный в том смысле, что предрассудки ускользают от рефлексии), и тем самым содержательно задает направление наших герменевтических усилий. В этом смысле как сам факт нашего обращения к традиции, так и первоначальная содержательная определенность нашего понимания этой традиции суть один из эффектов ее “истории воздействий”. Традиция автономна по отношению к историческому сознанию, более того последнее “подобно наслоению над неизменно продолжающим свою деятельность преданием” (ИМ, 363). История образует субстанциальную (ИМ, 357 и сл.) основу субъективности — и именно в этом качестве становится предметом исторического познания.

Различием в понимании истины обусловлено и разное понимание объективности у Бетти и Гадамера. Для Бетти предмет истолкования — это субъективность автора, поскольку она выражена в тексте, и объективный статус этого предмета заключается в уникальности этой субъективности, т.е. в инаковости сознания автора по отношению к сознанию интерпретатора. Соответственно, объективность как регулятивное требование герменевтического усилия состоит в том, что интерпретатор должен постоянно иметь в виду “противостоящее нам, неизбывное, покоящееся в себе инобытие” (Herm., 29) толкуемого предмета. По Гадамеру же объективный характер герменевтического предмета состоит в автономии смыслового содержания текста по отношению к субъективности — не только интерпретатора, но и автора и первоначального читателя. “Действительный же, обращающийся к интерпретатору смысл текста не зависит от окказиональных моментов, представленных автором и его публикой” (ИМ, 351): Гадамер последовательно различает мнение и смысл. Иными словами, текст следует понимать “в том, что он говорит” (ИМ, 388), а не в том, что хотел сказать этим текстом автор. Коротко говоря, у Бетти герменевтическая объективность обусловлена отождествлением мнения и смысла, тогда как у Гадамера — их различением.

Это последнее положение стоит развернуть полностью. Окказиональность автора по отношению к смысловому содержанию текста означает когнитивное равноправие автора и интерпретатора: мнение автора о собственном тексте, будучи нам известно, может (должно) стать опорной точкой истолкования, но оно не должно (или даже не может?) совпадать с искомым смыслом. Автор — первый интерпретатор “собственного” текста, но не более, стало быть, не может претендовать на статус носителя герменевтической истины. Но тем менее на этот статус может претендовать какая бы то ни было из последующих интерпретаций. Равноправие автора и интерпретатора означает их равное бесправие по отношению к собственной истине текста (независимо от способа существования истины текста как собственной). Поэтому теперь мы можем уточнить положение о становлении исторического самосознания в герменевтическом процессе. Достигая самосознания, историческое сознание не “овладевает” собственной субстанцией, т.е. не ассимилирует глубинные пласты собственного исторического существования. Самосознание здесь имеет существенно различающий, а значит, негативный характер: успех герменевтического предприятия означает, что историческое сознание распознает в традиции свое иное. “Свое” в том смысле, что традиция — будучи генетическим истоком предрассудков современности — определяет современное сознание как в интенциональном, так и в содержательном аспектах: предрассудки суть форма действенного присутствия традиции “внутри” современного сознания. “Иное”, поскольку успешная интерпретация осознает свою собственную “окказиональность” по отношению к объективному смыслу предания (текста).

“Наивность” и апория объективизма исторической школы состоит как раз в том, что в ней постулируется инстанция субъекта (автора, “первоначального” читателя) как полноправного распорядителя объективной истины. Поэтому и постановка задачи “конгениального” прочтения текста — при всей ее декларативной сдержанности — оборачивается притязанием субъекта на полное познавательное овладение исторической субстанцией собственного существования. Унификация объективной герменевтической истины задается здесь абстрактным противопоставлением “Тогда” и “Сегодня”, взятого в качестве исходного пункта. (Абстрактность этого противопоставления отражается в абстрактном методическом требовании конгениальности.) По Гадамеру же, это противопоставление только должно быть достигнуто в результате наших герменевтических усилий. Этот результат выражается в явном (осознанном) отказе от притязания на владение истиной (разумеется, не от вопроса об истине). Противопоставление “Тогда” и “Сегодня” опосредовано у Гадамера противопоставлением субъективности и истории как ее “несущего основания”.

Сказанное позволяет зафиксировать двоякую герменевтическую функцию аппликации: во-первых, аппликация — не вопреки, но именно благодаря ее релятивности —обеспечивает онтологическую релевантность истолкования, коль скоро оно имеет предметом действующий в историческом времени смысл. С другой же стороны, аппликация — как методический “не-отказ” от собственной субъективности (от собственной релятивной позиции, от собственных предрассудков и пр.) — делает возможным распознание собственной субъективности интерпретатора в качестве таковой. Эффект аппликации состоит не в том, что она скрывает объективность истины, но в том, что она раскрывает субъективность интерпретации.

Напрашивающийся здесь вопрос о возможностях позитивного раскрытия объективной исторической истины требует особого исследования.

Примечания:

1Betti E. Hermeneutik als allgemeine Methodik der Geisteswissenschaften. Tuebingen, 1962 (в дальнейших ссылках Herm.), S. 38 – 52.

2Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М., 1988 (в дальнейших ссылках ИМ), стр. 387 – 388.

3Принцип истории воздействий восходит к И.Г. Дройзену: “К историческим материалам относится также последующее воздействие вещей, стоящих под вопросом и подлежащих исследованию, воздействие, о котором современники могли не догадываться.” Dreusen J.G. Enzyclopaedie und Methodologie der Geschichte. Muenchen/Berlin, 1937, S. 91. У Дройзена, однако, история воздействий дополняет или корригирует свидетельства современников об историческом предмете, но не относится к самому его бытию. Соответственно, история воздействий не “простирается” у Дройзена до аппликации в современных истолкованиях.

Опубликовано в кн. Г.Г.Шпет / Comprehensio. Третьи Шпетовские чтения. Творческое наследие Г.Г.Шпета и философия XX века. К 120-летию со дня рождения Густава Шпета. Материалы международной научной конференции. 7-9 апреля 1999 года. Томск: Издательство "Водолей", 1999