Николай Карпицкий
Символ государства в русском менталитете
Если мы обратимся к истории внутрицерковных споров Византии и Руси, то обнаружим, что если в империи ромеев они велись вокруг догматических формулировок, то на Руси – к недоумению греков – вокруг обрядовой стороны. Ни в одной другой стране не могло произойти раскола, поводом к которому мог послужить спор – сколькими пальцами совершать крестное знамение или как писать имя Иисуса.
Корень этого различия заключается в разных пониманиях символа. Для византийца символ – это умосозерцание в чувственном образе некоей идеальной картины, при этом особенность обрядовой стороны несущественна для возведения к истинному содержанию. Важным становится определить само это содержание, отсюда – споры именно вокруг догматов.
В русской же ментальности символ воплощает в себе энергию смысла таким образом, что в ней обнаруживается потенция этого смыла – возможность раскрыться в других энергиях. Созерцающий символ постоянно открывает в символе новое содержание, как бы вовлекаясь в его внутреннее становление
. От активности созерцающего зависит и раскрытость внутрисмыслового содержания символа, что является взаимообщением между созерцающим и символом. Иными словами, символ становится выражением личностного бытия, которое может сообщить истину либо обмануть. Отсюда становится особенно тревожной возможность обмануться – принять темное за светлое, дьявольское за божественное. И изменение обряда может означать подмену той личности, к которой он возводит.Отсюда столь болезненное отношение в русском сознании к греху прелести, и отсюда же столь острые споры вокруг обрядов, которые привели к расколу.
В связи со спецификой символизма по разному воспринимается и государство. Для византийца государство есть продолжение небесной иерархии. Смысловое бытие требует в понимании византийца некоторой четкой чувственной определенности при своем воплощении. Происходит воплощение сакрального в реальном без потери определенности этого реального. Можно сказать, что в византийском миросозерцании весь космос, и идеальный и реальный, растворяется в государстве, благодаря чему осуществляется сакрализакция реального государства.
В русском сознании каждый символ, в том числе и символ государства должен был нести в себе потенцию всех своих возможных воплощений. Иными словами, государство должно быть символом всего космоса, как предельной раскрытости потенции своего смысла. Происходит не растворение космоса в государстве, а государства в космосе, в результате чего возникает образ Святой Руси, в которой может находиться и Иерусалим, и тридевятые
Царства.Однако реальное государство всегда отличается для русского сознания от своего сакрализованного образа, отсюда возникает двойственность восприятия – культ идеального Царства и неприятие всех конкретных эмпирических его проявлений, причем до такой степени, что именование государственных чиновников, городовых, жандармов, ментов – становится ругательством. Эта дилемма находит свое завершение в противопоставлении доброго Царя (как символа идеального государства) и злых бояр (символа реального).
Коммунистическая система восприятия может паразитировать лишь на уже существующем миросозерцании, извращая его. Так, культ социалистического государства представлял собой опрокидывание сакрального в профанное. Государство становится не образом идеального прообраза, как это было в византийском сознании, и не энергийным выражением потенции всего космоса, как это мы наблюдаем в традиционно русском, а самим идеальным Царством, где сакральное и профанное совпадают до тождества. В результате такого восприятия постепенно
развивается двоемыслие: одно и то же явление и сакрализуется и профанируется. Вера в коммунистическую идею не мешает высмеивать ее в анекдотах, а искреннее участие во всех культовых большевистских мероприятиях (субботники, собрания, демонстрации) не мешает сознавать их нелепость и бессмысленность. Это двоемыслие постепенно усиливало трещину в общественном сознании, в которой, в определенный критический момент, сгинула вся коммунистическая вера народа, и по поводу отказа от государственной идеологии никто не пролил ни одной слезы. Современные спекуляции некоторых сил на коммунистической идее опираются не столько на приверженность этим идеям простых людей, сколько на критике существующего положения, для чего может подойти и любая другая идея, о чем и свидетельствует переменчивость успеха у коммунистов и жириновцев. Все это говорит, что попытка некоторых политиканов делать ставку на коммунистическую идею– бесперспективна.Томск, 1996